Повелено оставить
...С полей
Умчался брани дым, не слышен стук мечей,
И я, питомец ваш, склонясь главой у плуга,
Завидую костям соратника иль друга.
Д. В. Давыдов
Поход русской армии закончился. С ним закончился и боевой путь генерал-майора Сеславина. После заключения мира он возвратился па родину.
Радостно встречало русское общество героев войны. Устраивались празднества; по всей стране распространялись гравированные портреты генералов — участников войны.
Граф Шереметев дал роскошный обед в честь героя-партизапа Сеславина. На стене огромной залы висела специально заказанная по этому случаю картина, где были изображены движущиеся к Малоярославцу французские войска и сам виновник торжества с его отрядом.
Россия ликовала, но странным казался офицерам и солдатам, вернувшимся из «просвещенной Европы», дух, царивший в ней. Народ-победитель по-прежнему жил в нищете и рабстве, а в армии уже чувствовалась «хватка» нового любимца Александра — Аракчеева.
Пробыв год в России, А. П. Сеславин вновь отправился во Францию, чтобы залечить полученные в походах раны. Но и в мирной жизни он все тот же неугомонный, полный задора и энергии человек. В Париже ему не сидится. Круг его интересов широк и разнообразен. На первом месте, конечно, инженерное и военное дело. «Ничего не осталось во Франции, чего бы я не видел,— писал он на родину.— Из Парижа я отправился в Барреж, затем в Тулузу, дабы оттуда пуститься по каналу, который французы почитают чудом; он соединяет Средиземное море с океаном. Я видел в нем все шлюзы, прорытые в горах; работа многотрудная и делает честь Франции, но чудесного ничего нет. Осмотрел все крепости и порты на Средиземном море, все заведения и фабрики Южной Франции».
В Барреже Сеславин занемог. Две недели он метался в горячке, затем открылись раны. Проведя всю зиму в тихом южном городке, с наступлением весны oн отправился лечиться в Швейцарию, в Лозанну. Но ванны, легкие моционы, врачебные осмотры — не стихия А. Н. Сеславина. Он в Альпах! С детских лет мечтал Сеславин своими глазами увидеть пути, прославившие Ганнибала и Суворова. Не раз он по карте «совершал» их переходы, которые знал и помнил наизусть. «Из Лозанны доехал я до Мартиньи. Оставив здесь коляску, отправился пешком в горы, дабы осмотреть три пункта, которыми проходил Бонапарт через Большой Сен Бернар, Аннибал — через Малый Сен-Бер-мар и Суворов — русский Аннибал — через Сеп-Готард»,— писал Сеславин.
Доехав до Брига, Сеславин вновь пешим путем отправился через Айроло, где некогда Суворов разбил французов, Сен-Готард, Чертов мост и ледяные горы Фурка, откуда берет начало Рона, питающая Женевское озеро. В пути у него вновь открылась рана в плече. Но ничто не остановило Сеславина: «...близ источника Роны, в снежных горах я едва не погиб, проходя по тропинке. Ноги мои начали скользить по льду, и, если бы не проводник, который помог мне с опасностью для жизни, я обрушился бы в пропасть до 8000 футов...»
В 1819—1820 годах Сеславин путешествовал по Италии. Одно за другим летели из солнечной Флоренции, Неаполя, Рима в далекую снежную Россию письма к друзьям — братьям Габбе, к брату Николаше и жене его Софиньке. «Проехав Европу, смею вас уверить, что нет лучше народа русского, что нет лучше места, как Есёмово и Федоровское»,— писал он родным.
А. Н. Сеславин побывал более чем в 20 городах Италии, на Эльбе, где несколько месяцев провел в изгнании Бонапарт, и последним пунктом его путешествия была Англия. На пути туда корабль, на котором плыл Сеславин, потерпел крушение, сам он чудом спасся, оставив в водах Ла-Манша все вещи, документы, письма и дневники.
Весной 1820 года А. Н. Сеславин возвратился в Россию. Незадолго до приезда на родину он просил брата подробно описать ему все, «что происходит дома, в правительстве какие перемены, да существует ли Аракчеев, да какое имеет влияние на государя».
В том, что Аракчеев «существует», Сеславин убедился сразу же по приезде. В армии военный министр вводил жестокие телесные наказания, муштру, «глубокое изучение ремешков и правил вытягивания носков», а также ставшие притчей во языцех военные поселения — ярчайший образец произвола и беззакония.
Летом 1820 года в Петербурге Сеславин узнал, что он уволен в отставку по причине тяжких ранений. Эта отставка была явлением, характерным для послевоенной России. «Боевые офицеры Отечественной войны, вдохновленные идеями Суворова и Кутузова,— писал А. И. Герцен,— заменялись невежественными казарменными и машинными служаками, которые браво маршировали, но не умели воевать и не знали ничего, кроме строевого устава».
Для Сеславина, прирожденного воина, 40-летнего генерала, сообщение об отставке было ударом. Давая выход своему негодованию и возмущению, он обратился лично к Александру I, надеясь на изменение своей участи: «Я находился в 74 делах больших и малых с неприятелем, с первой пули до последней... Шесть ран и звание флигель-адъютанта, которые я получил за отличие, оказанное в партизанских делах 1812 года, давали мне право надеяться на сию милость. Повелено оставить...»
«Повелено оставить...» В этих словах — горечь, обида и еще теплящаяся надежда на справедливый пересмотр дела. Через генерала И. И. Дибича Сеславин получил ответ царя. Александр I приказал объявить ему «неудовольствие» насчет слога, употребленного в письме. «...Смелые речи вообще не могут быть терпимы в военной службе, и государь... уверен, что генерал, подававший столь часто примеры в боях, будет и в самом важном отношении служить образцом»,— говорилось в этом «ответе». Боевого генерала отчитали, как набедокурившего юнкера.
Покинув Петербург, А. Н. Сеславин возвратился на родину, выкупил проданное было родственниками именьице «Сеславино» под Ржевом, где и остался до конца своей жизни.
Поначалу местное общество заинтересовалось появившейся там необыкновенной личностью. О Сеславине заговорили; почтенные отцы думали о нем как о блестящей партии для своих дочерей. Посыпались приглашения на обеды, именины, балы. Но Сеславин жил уединенно, никуда не выезжал. Обновил дом, в саду поставил ротонду по типу построенной знаменитым Палладио в Виченце, пополнил свою библиотеку и дни проводил за чтением книг любимых авторов — Песталоцци, Фенелона, Руссо, Боссюэ, с ними он коротал долгие зимние вечера.
В изредка приходивших от старых друзей письмах сообщалось о последних новостях, об армейских делах, С волнением и интересом следил Сеславин за судьбой третьего из братьев Габбе — Павла, которого искренне любил. 16-летним поручиком пришел П. Габбе в его отряд и теперь служил в Варшаве уже в чине капитана. Летом 1822 года П. Габбе прислал Сеславину книжку журнала «Сын отечества», где впервые были опубликованы его стихи. Но карьера Павла оборвалась неожиданно. В том же году он был приговорен к казни, замененной разжалованием в солдаты, за то, что возглавил передовую часть, офицерства Литовского полка, возмутившегося против великого князя Константина Павловича.
Сеславин еще больше замкнулся, ушел в себя. В довершение всего, местная дворянская знать — помещики Сверчков, Палебина, Путятин затеяли против Сеславина судебные тяжбы, длившиеся долгие годы.
Силы и здоровье стали изменять Сеславину. Он почти перестал владеть раненой рукой, с трудом держал перо.
«Вы желаете знать о моем житье-бытье? Извольте, я удовлетворю ваше желание. Земледелие — сообразно нынешнему состоянию наук, возделываю землю с весны до осени, и борьба с невежеством, жесточайшая, вечная борьба — суть всегдашние мои занятия»,— писал он другу.
Незадолго до смерти он писал блиставшей при дворе своей племяннице — М. Н. Огаревой: «О себе вам скажу, что глаза мои излечил совершенно и проскакать верхом 60 верст в один день ничего не значит для меня, и усталости не знаю, а соседи говорят: «Вот каковы старые гусары!»
Но годы и раны подорвали силы А. Н. Сеславина. Он умер в 1858 году в одиночестве и безвестности.
